Гарик Сукачев рассказал журналу «Москвич» о своей юности.
Я ничего не снимал. Жил с родителями. А флэтов было и так дофига — в основном хаты мальчиков и девочек из обеспеченных семей, где папы и мамы имели определенный вес в обществе — не рабоче-крестьянские родители и не разночинцы, как я. Это были большие квартиры, где мы выпивали, обсуждали Стругацких и новый фильм Тарковского, играли песни, читали стихи.
Потихоньку, до 1980 года (к Олимпиаде всех разогнали), в Москве собирались хиппари. Я их всегда недолюбливал, но так как мой друг покойный Саша Олейник по прозвищу Сталкер писал тексты для «Заката солнца вручную», то я их знал. Они мне были внутренне чужды: я был другим, гиперактивным человеком, а у них все-таки культура, основанная на дзене, христианстве — целый сплав.И я резкий парень, и Ванька резкий (Охлобыстин), мы были еще более резкими ребятами в молодости и, естественно, с ними никак не совпадали.
Я видел, что они меня боялись, потому что у меня нож в кармане, и думали, что я уголовник. Я такого рода молодежь разубеждать никак не собирался, пару раз в жизни пришлось даже защищать этих ребят — на них нападала урла, которая приезжала в Москву.
В самом раннем отрочестве мы никуда не боялись ездить. В парке Горького были большие драки — 50 на 50 человек, но мы никогда не стремались ездить туда вдвоем-втроем знакомиться с девчонками, мы тушинские, а одно это слово — «Тушино» — производило неизгладимое впечатление в любом месте. Плюс многие в Москве знали, что я за персонаж. Среди молодежи довольно быстро распространяются слухи о том, что появилась какая-то яркая личность в тусовке (я сейчас не о себе). Мне никогда не было интересно бить кому-то в морду, я это не любил, но так как ты живешь в этом мире, то вынужден играть по его правилам. Так не только удаленные районы жили, но и центр.
Вон Петя Мамонов, которого задели заточкой прямо рядом с сердцем… А драка-то была между центровыми: Петя вообще жил в соседнем доме с Володей Высоцким на Большом Каретном.
По сути у нас было послевоенное детство — когда я родился, с окончания войны прошло всего 14 лет, всего ничего. Соответственно, блатная романтика все тянулась: бандиты, послевоенные, те, кто прошел лагеря — все это так или иначе присутствовало в городской жизни. Потихонечку затихло лишь к 1980-м. А детство, юность… Это было определением не только Москвы, но и любого города, даже самого маленького, где старший брат сидит, папаша сидит, а из соседнего подъезда мальчик идет со скрипочкой — такое было время. Драться я не люблю по-прежнему и всегда себя клял за это. Но, учитывая мой скверный характер, я очень вспыльчив, случалось. Вспыльчивость вещь плохая: тебя переклинивает, и все — тебе даже не больно.